На волжских берегах. Последний акт русской смуты - Петр Дубенко

На волжских берегах

Последний акт русской смуты

Петр Дубенко

Фотограф William Mikkel

Корректор Варвара Царенко

© Петр Дубенко, 2017

© William Mikkel, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4485-0148-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Глава первая

Рассвет еще только зрел и землю укрывал серый туман июньской ночи, когда тишину, мирно дремавшую на порогах рубленых изб, вспугнул пронзительный дребезжащий звон деревенского била1. Нестройный тревожный набат поплыл над скатами соломенных крыш, гулким протяжным эхом выплеснулся на поля и поднял над лесом черные тучи воронья. Тревога!!! Кушалино тут же пришло в движение. На беспорядочно застроенные тесные дворы посыпал народ. Заспанные, в одном исподнем, люди хватали кули, котомки с припасами, и напрямую, через жердяные ограды и хлипкие плетни, давя посадки огородов, пробиваясь сквозь гущу крапивы на нехоженых задворках, бежали к княжеской усадьбе. Там тоже все кипело и бурлило. Всполошенная дворня отворяла амбары, где подле мешков с толокном2 и рожью стояли копья и бердыши3, совни4 и рогатины, а рядом с цепами для молотьбы уложены были кистени5 и шестоперы6. У гридницы7 суетился десяток боевых холопов8 в тегиляях9, четверо молодцов устраивали напротив ворот небольшой тюфяк10, жерло которого уже было набито порохом и дробом. В помощь воинам деревенские мужики вооружались вилами, кольями и зазубренными крючьями на длинных ратовищах11. Бабы побойчей и покрепче, подоткнув за пояс подолы юбок, хватали все, что могло сойти за оружие, а те, кто по малолетству и старости не способен был к бою, собирались у небольшой часовни, дабы помогать родным жаркой молитвой.

На высоком крыльце с навесом и перилами появился князь: всклокоченная грива русых волос и густая перепутанная борода, еще не зашнурованный стегач12 обтягивал широкие плечи и мощную грудь, на ходу второпях надетые штаны сидели криво и у пояса морщинились складками, а на голенище одного сапога болтался конец спешно намотанной портянки. Он бегло осмотрел переполненный двор, оценив царящую суматоху, недовольно покачал головой и перевел холодный взгляд голубых с отливом оружейной стали глаз на сторожу – маленькую кособокую башенку над городьбой13, где дозорный все еще мучил било. Князь коротким звонким свистом привлек его внимание, жестом спросил: «сколько?», и тот в ответ обеими руками обрисовал в воздухе большой неровный круг – много.

– Кондрат Егорыч!!! – Княжеский бас перекрыл шум суетящейся толпы и рядом тут же возник седовласый старик со страшным шрамом от правого виска до подбородка и высохшей левой рукой, чуть ниже локтя прихваченной к телу тонким, едва заметным ремешком. Знаком приказав ему стоять и ждать распоряжений, князь повернулся к распахнутой двери, в темном проеме которой немым испуганным приведением замерла княгиня – одной рукой удерживая на груди концы накинутого поверх ночной рубахи платка, в другой она сжимала мужнин пояс с кривой турецкой саблей и коротким кинжалом в кожаных ножнах:

– Собирай детишков, берите пистоли, казну, харчей, но не боле того, что унесете легко, и в потай все, – упреждая уже готовые сорваться с уст испуганной женщины возражения, он осторожно заключил маленькие ладошки в свои огромные шершавые от мозолей ладонищи и произнес ласково и нежно, будто не стоял сейчас посреди усадьбы, где все готовилось к внезапной атаке нежданных гостей. – Ну-ну, не спорь. Сам-то я и не из такого пекла целым выходил. А коли с вами что… все одно что убили меня.

Высокая и крепкая сейчас, стоя рядом с облаченным в доспехи мужем, она казалась хрупкой былинкой, которую даже легкое дуновение ветерка могло бы запросто унести за городьбу, а то и куда-нибудь к студеному морю. Не сводя с князя влажных глаз, она в ответ на просьбу лишь кивнула головой и протянула пояс с оружием. Тот принял его и быстро поцеловал послушную супругу в лоб:

– Все, родная, не мешкай, – а через мгновенье уже деловито и сухо наставлял старика со шрамом, – с ними пойдешь. Ежели что, по тайному ходу выйдете в лес, а там до Мугреево. На дороги не выходите, в деревни не суйтесь. Скрытно идите, а ежели и встретите кого случаем, так про то, что князя семейство – ни слова.

– Дмитрий Петрович, – с мольбой и укоризной в голосе произнес Кондрат Егорович. – Я ж это… и одной рукой того…

Старик сжимал в здоровой руке кистенище с шипастой болванкой на конце длинной цепи.

– Сказано, с ними пойдешь, – рыкнул на это князь, но тут же могучей лапой обхватив тонкую морщинистую шею старика, произнес тихо и мягко, даже с мольбой в голосе, – на тебя надежа тока. Сам посуди, случись чего, кто их отсель вывести сможет? Так что, давай, Кондрат Егорыч, не упрямься, родимый.

Старик обиженно засопел, но согласно кивнул, а Дмитрий Петрович перемахнул через высокие перила и бегом пустился к городьбе.

– За мной давай, – скомандовал князь холопу с длинноствольной ручницей14 и берендейкой15 через плечо, затем ловко, не помогая себе руками, взобрался на стрельню по шаткой приставной лестнице.

– Вона, Дмитрий Петрович, вона они, воры проклятые, – причитал дозорный, совсем еще молодой безбородый парнишка с жидким черным пухом вместо усов, тыча пальцем туда, где из сплошной стены леса выползала петлючая тропа, ведущая к Кушалино от большой тверской дороги. По ней быстрым наметом шло два, не то три десятка всадников в доспехах и с поднятыми вверх пиками, стальные наконечники которых зловеще сверкали в бледном перламутре умирающей луны.

– Свои никак? – с робкой надеждой спросил дозорный, разглядев, что большинство воинов было в кольчугах, а несколько всадников из первых рядов блистали стальными пластинами панцирей.

В ответ князь лишь невесело усмехнулся. Свои. Он уж и забыл, когда последний раз говорил это слово без черных мыслей и всяких подспудностей. За пятнадцать лет страшной кровавой круговерти не стало на Руси своих. Повывелись. Были союзники и сторонники, единомышленники, попутчики, последователи, приверженцы и много кто еще. Своих – не было. Вчерашние враги на сегодня становились друзьями, чтобы вместе урвать куш пожирнее и назавтра при дележке добычи перегрызться насмерть. Смутное время, что тут еще скажешь, смутное.

Выразительным взглядом укорив парня за наивность, князь перегнулся через край башни и обратился к мужикам, которые словно ждали чего-то в проеме все еще открытых ворот.

– Чего остолбенели-то?

В ответ те молча указали в сторону дороги и князь, едва глянув в этом направлении, смачно ругнулся с сердцем.

– Вот беда-то, – охнул дозорный, тоже увидев, как через поле с робкой зеленью первых побегов, неровным квадратом раскинутой между лесом и окраиной деревни, бежит мужик в подпоясанной веревкой рубахе и простом бумажном колпаке, который при каждом шаге едва не падал с головы. Стремясь поскорее выскочить на дорогу, он яростно работал руками и высоко задирал ноги, перепрыгивая через кочки и ямы, но князь, наблюдая со стороны, ясно понимал, что при всех стараниях достичь ворот раньше всадников у селянина не получится.

– Куда, дурень? К лесу, – скомандовал князь, будто бегущий мог его услышать. – К лесу-то ближе.

– Захарка это, – пояснил парнишка. – Ныне они на залесных лугах ягоду посмотреть хотели. Он поутру и ушел, видать. Вот беда… как же теперь… Догонят ведь, ироды. Не сдобровать ему тогда…

– Возгри16-то подотри, – строго оборвал его князь. Он еще раз посмотрел на поле, всегда казавшееся ему маленьким и тесным клочком земли, а теперь представшее огромной бесконечной равниной, взглядом смерил ту его часть, что отделяла Захара от дороги, прикинул, сколько ему придется бежать еще до ворот и как быстро то же расстояние преодолеют всадники. Не успеет.

– Закрывай, – зычно скомандовал князь и, заметив сомнительные перегляды мужиков, прикрикнул на них не зло, но властно, – закрывай, говорю, не то всех погубите.

Перекрестившись, мужики взялись за створы, жалобно заскрипели петли на вереях17, и Захар, уже выскочивший на дорогу, увидев, как закрываются ворота, за которыми его ждало спасение, как-то обмяк и враз обессилел. Он все еще продолжал бежать, но делал это скорее от безысходности, чем в надежде на счастливый исход, и даже в том, как он оглядывался на преследователей, чуялась обреченность пред ликом неминучего.

– Прости мою душу грешную, – прошептал князь, коротко перекрестившись, но на лице его при этом не дрогнул ни один мускул.